Александр Успенский - На войне. В плену (сборник)
Катастрофа со 105‑м полком имела бы роковые последствия для исхода всей Сталупененской операции, потому что паника быстро отступавших оренбургцев начала передаваться по всей линии наступления, цепи дрогнули и, под натиском немцев, местами уже начали отступать, но начальник 27‑й пехотной дивизии генерал-лейтенант Адариди быстро локализировал этот неуспех: приказано было 108‑му Саратовскому полку, стоявшему в резерве у деревни Пемилаукен, восстановить положение левого крыла, а артиллерии сосредоточить огонь против артиллерии противника.
Наши батареи засыпали здесь немцев еще до подхода цепей 108‑го полка. Знакомые звуки наших летящих гранат: «Ту‑у! ту‑у! ту‑у!» – как-то особенно радостно щекотали слух, и солдаты моей роты весело заговорили: «Дай, дай им, матушка! Держись теперь, немцы!»
И в следующих боях усиленный огонь своей артиллерии, независимо от результатов его, всегда поднимал настроение пехоты, а молчание наших пушек прямо подавляло дух ее.
С холма у Допенена мне видно было, как красиво, торжественно, словно на параде, двигались цепи 108‑го Саратовского полка, сначала шагом, потом перебежками, вступили в общую линию нашего наступления. Это было уже часов в пять-шесть вечера.
Скоро огонь с обеих сторон по всей линии усилился, немцы особенно упорно «долбили» своей артиллерией отдельные здания – усадьбы и сараи, за которыми по старой маневренной привычке старались накапливаться и укрываться некоторые наши группы. Конечно, здесь несли они огромные потери от точного прицельного огня немецких батарей по этим зданиям; ранения увеличивались от массы осколков и камней, летящих во все стороны при разрушении этих построек, пока они не загорались от огня гранат. Увеличивалось число убитых и раненых в открытом поле.
Как сейчас вижу фигуру командира роты, капитана 99‑го Ивангородского полка, раненного в грудь, плечо и бедро. Кровь сочилась у него по всему френчу, его перевязывал ротный санитар индивидуальным пакетиком! Когда, не выдержав страшного огня, кучка ивангородцев начала отходить, капитан поднялся во весь рост со страшной раной на груди – весь окровавленный – и со сверкающими глазами закричал своим солдатам: «Куда? Ошалели! Где противник? Вон где! Ивангородцы, вперед!»
Один вид и жест этого героя, показывающего окровавленной рукой в сторону немцев, заставил сконфуженных солдат остановиться и повернуться в сторону противника!
При начавшемся беспорядке и отходе некоторых цепей: нашего полка, соседних: 99‑го Ивангородского и 100‑го Островского, среди цепей неожиданно появился командир 100‑го Островского полка полковник Зарин. При помощи ближайших офицеров ему удалось остановить начавшееся отступление, указав этим ротам новую позицию, фронтом к северо-западу, и приказав на этой позиции укрепиться – окопаться.
Быстро вырыты были здесь окопы, и неожиданно наступивший с севера во фланг нам противник, силою не менее батальона, в сомкнутом строю, был встречен нами сильным ружейным огнем и отбит. Очевидно, это была частная попытка немцев развить свой успех, причем при отходе немцев к северу слышны были команды и какой-то красиво звучащий сигнал (на рожке).
Именно здесь, когда совершенно стемнело, свои отходившие цепи были приняты за немцев и открыт был по ним огонь, который с трудом удалось нам остановить. Крики, ругань: «Свои! Свои! Черти, не стреляйте!» – не сразу были услышаны. По счастью, благодаря темноте и нервной стрельбе никто не пострадал.
Врачебная помощь в первом нашем бою оказалась очень слабой; перевязочные пункты были далеко, санитаров с носилками для переноски раненых совершенно не было видно.
Не могу забыть некоторых тяжело раненных вблизи меня офицеров и солдат с разорванными внутренностями или перебитыми ногами, страшно кричавшими и стонавшими. Так, один молоденький солдат, когда я во время перебежки добежал до него, корчась в агонии, кричал: «Мама, мама!» Другой, тяжело раненный в живот (все кишки у него вылезли), вперил в меня свой страшный взгляд и почему-то хрипел одно слово: «Товарищ! Товарищ!» Никогда не забуду я этих предсмертных криков!
Стемнело. Наше продвижение вперед прекратилось, и огонь со стороны Герритена затих. Кругом горели деревни Платен, Будветчен, Пельшлаукен и отдельные немецкие усадьбы, зажженные артиллерийским огнем, а вдали видно было зарево в стороне Эйдкунена.
Итак, с таким трудом взятый нами Герритен мы оставили, но и немцы прекратили бой.
Разбросанные по полю цепи начали в темноте собираться в роты, батальоны и полки и отходить несколько назад.
Когда части 13‑й, 14‑й и 16‑й рот под моей, как старшего, командой отходили к полку, в темноте издали послышался крик: «Братцы, помогите, спасите, сюда!» Я задержался, послал унтер-офицера узнать, в чем дело.
Оказалось, что это кричал артиллерийский прапорщик (я забыл его фамилию) 1‑й батареи 27‑й артиллерийской бригады, прося помочь вывезти три орудия, застрявшие здесь на первой позиции во время боя, в то время когда остальные орудия батареи переехали на вторую позицию; прислуга и наводчики (кроме одного наводчика, фейерверкера) и лошади были перебиты и ранены; прикрытие – пехотная рота, вероятно, ушла с батареей вперед.
Прапорщик страшно волновался, чтобы орудия не были захвачены немцами: ведь почти на его глазах разыгралась неожиданная, отдельная атака наших рот во фланг немцами, уже после прекращения общего боя.
Я остановил роты, и мы все, усталые и изнуренные, вытащили на шоссе и прокатили на руках три орудия и зарядные ящики версты полторы, пока не сдали их приехавшему с запасными лошадьми и ездовыми артиллерийскому офицеру. Офицер этот, конечно, горячо благодарил нас, записал для доклада своему начальству фамилии всех офицеров, руководивших увозом с поля боя оставленных орудий.
Идя к штабу полка, мы догнали наших раненых и в их числе помогли дойти раненому подполковнику Красикову: оставаясь все время при своем батальоне только с легкой перевязкой, он теперь уже не мог сам идти. По дороге мы оживленно-нервно обменивались впечатлениями первого боя.
Потери полка, сравнительно, были небольшие: так, например, у меня в роте из солдат убитых было шесть человек, раненых двенадцать, но без вести пропавших двадцать два. Так как в наши роты влились сейчас приставшие солдаты других полков и даже дивизий (особенно Ивангородского полка), то, вероятно, и наши солдаты в темноте пристали к другим полкам, что впоследствии и подтвердилось, когда они вернулись в свои части; но были и такие «вояки», которые в панике прямо бежали с поля боя и, очутившись далеко в тылу, верст за десять, эти герои рассказывали в обозах всякие небылицы, особенно о гибели офицеров и тех рот, откуда они сами бежали!
Из офицеров убит один штабс-капитан Попов и пять человек раненых, большинство – легко.
Всех нас занимал вопрос: что делают немцы? Где они? И что будет с наступлением утра?
Собрав и устроив на ночлег в ближайших сараях роты, накормив солдат из походных кухонь, сами мы заснули в каком-то дырявом сарайчике на грязной соломе. Не было физических сил ночью бродить и выбирать лучший ночлег.
Все мы были страшно нервно потрясены пережитыми впечатлениями боя. Я сказал – заснули, но это был не сон, а кошмар-бред ужасами боя. Во сне мы вскакивали и кричали, как полоумные… продолжая видеть пережитое… Только с рассветом я заснул настоящим сном.
Сторожевое охранение в ту ночь нес 108‑й Саратовский полк, как наименее пострадавший в бою.
III. Гумбиненский бой
Утром 5 августа, часу в восьмом, поднялись роты; выяснялись потери вчерашнего боя. Командир полка обходил роты и опрашивал командиров батальонов и рот о подробностях боя на разных участках полка, о потерях убитыми и ранеными.
Сам раненый, командир 4‑го батальона подполковник Красиков еще был при батальоне и только по настоянию командира полка, узнавшего от врача о серьезности его ранения, сдал командование 4‑м батальоном капитану Гедвилло, командиру 15‑й роты, и был эвакуирован в полевой госпиталь.
Этот храбрый офицер впоследствии был в боях еще раз ранен и затем убит. Вечная ему память!
Продолжаю: подполковник Красиков доложил командиру об отбитии атаки немцев в конце боя и о вывозе трех орудий с поля боя. Полковник Отрыганьев благодарил и хвалил роты за первые молодецкие действия в бою. Как приятно было выслушать эту похвалу из уст любимого командира! Я видел, как сияли лица солдат моей роты и особенно подпрапорщиков и унтер-офицеров. После ухода командира полка шутки и буйное веселье все время до выступления царили в роте.
Но высшее начальство, оказалось, было сильно недовольно исходом боя. Был получен приказ командующего Первой армией генерала Ренненкампфа с угрозой предать полевому суду тех командиров полков, кои не удержали уже занятые в бою позиции, если сегодня же не овладеют ими снова.
